Сегодня во всем мире отмечается первый из двух дней памяти и примирения, посвящённых памяти жертв Второй мировой войны.
Да, я примирился - никогда и не мстил, а с годами прошла и ненависть. Но примирился - не значит `забыл и простил`. Я помню, что было, и что может все вновь повториться. Я помню: война - не песни и пляски в дни нашей Победы.
Мой отец не был героем войны.
Рядовой, окопная пыль, не оставил
На память геройских рассказов,
Ни орденов боевых, ни медалей.
Ничего, что б сегодня я вспомнил.
Героями стали его командиры,
Что в сорок втором его завели
Средь тысяч других в окруженье.
И бросили там. Но не забыли
Потом записать в дезертиры.
Не был виновен отец, но … "Виновен!
Виновен, что выжил, в бою не погиб!
Виновен, что голод и холод прошел!
Виновен, что сорок дней и ночей
По лесам и болотам скитался!
Виновен, что сам же вышел к своим!
Виновен! Виновен! Виновен!"
Десять лет лагерей за то, что живой?
За то, что в бою не погиб как герой?
Или за то, что многое видел и мог
Рассказать?
Не хочу сочинять, видит бог.
Вот я один О, что за дрянь я, что за жалкий раб! Не стыдно ли, что этот вот актер В воображенье, в вымышленной страсти Так поднял дух свой до своей мечты, Что от его работы стал весь бледен; Увлажен взор, отчаянье в лице, Надломлен голос, и весь облик вторит Его мечте. И все из-за чего? Из-за Гекубы! Что ему Гекуба, Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? Что совершил бы он, будь у него Такой же повод и подсказ для страсти, Как у меня? Залив слезами сцену, Он общий слух рассек бы грозной речью, В безумье вверг бы грешных, чистых - в ужас, Незнающих - в смятенье и сразил бы Бессилием и уши и глаза. А я, Тупой и вялодушный дурень, мямлю, Как ротозей, своей же правде чуждый, И ничего сказать не в силах; даже За короля, чья жизнь и достоянье Так гнусно сгублены. Или я трус? Кто скажет мне: "подлец"? Пробьет башку? Клок вырвав бороды, швырнет в лицо? Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку До самых легких? Кто желает первый? Ха! Ей-богу, я бы снес; ведь у меня И печень голубиная - нет желчи, Чтоб огорчаться злом; не то давно Скормил бы я всем коршунам небес Труп негодяя; хищник и подлец! Блудливый, вероломный, злой подлец! О, мщенье! Ну и осел же я! Как это славно, Что я, сын умерщвленного отца, Влекомый к мести небом и геенной, Как шлюха, отвожу словами душу И упражняюсь в ругани, как баба, Как судомойка! Фу, гадость! К делу, мозг! Гм, я слыхал, Что иногда преступники в театре Бывали под воздействием игры Так глубоко потрясены, что тут же Свои провозглашали злодеянья; Убийство, хоть и немо, говорит Чудесным языком. Велю актерам Представить нечто, в чем бы дядя видел Смерть Гамлета; вопьюсь в его глаза; Проникну до живого; чуть он дрогнет, Свой путь я знаю. Дух, представший мне, Быть может, был и дьявол; дьявол властен Облечься в милый образ; и возможно, Что, так как я расслаблен и печален, - А над такой душой он очень мощен, - Меня он в гибель вводит. Мне нужна Верней опора. Зрелище - петля, Чтоб заарканить совесть короля.
Еще жив человек, Расстрелявший отца моего Летом в Киеве, в тридцать восьмом. Вероятно, на пенсию вышел. Живет на покое И дело привычное бросил. Ну, а если он умер – Наверное, жив человек, Что пред самым расстрелом Толстой Проволокою Закручивал Руки Отцу моему За спиной. Верно, тоже на пенсию вышел. А если он умер, То, наверное, жив человек, Что пытал на допросах отца. Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел. Может быть, конвоир еще жив, Что отца выводил на расстрел. Если б я захотел, Я на родину мог бы вернуться. Я слышал, Что все эти люди Простили меня.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
